- Что за остров там, впереди? – спросил я.

- Имя ему – Минувшее, - отвечал Голос.

Челн легко скользил, увлекаемый водами Реки; там, где разделялись потоки, огибавшие Остров, он, словно наперекор воде, отклонился от стрелы течения и, прошуршав днищем по отмели, выбрался носом на пологий песчаный берег.

Остров был предо мной, нем, - ни голосов, ни птичьего щебета; одни лишь вершины деревьев, едва колеблемые невесомым дуновением, чуть шелестели. Сама Река, казалось, умерила у Острова свой неумолчный плеск, и волны, прозрачные и тихие, неслышно касались досок челна. Молчал и Голос, и я, охваченный непонятной робостью, не решался спрашивать. Так, в совершенном молчании, время истекало каплями долгих минут. Томимый ожиданием, я решился сойти на берег, но нога моя, опущенная на песок у досок челна, не нашла для себя опоры. Зыбкая твердь не держала ее, как если бы я пытался встать на волну или луч. В страхе вернулся я на скамью и вцепился пальцами в борта, бессильный даже оттолкнуть челн от места невольной стоянки, чтобы покинуть непонятный, жуткий берег. И вновь заговорил Голос – глухо и печально.

- Здесь – последнее прибежище тому, что навечно ушло от тебя, здесь юдоль чистых образов, которых ты лишился. Ничто иное, порожденное берегом, не может взойти на остров, ни прах, ни шедевр суетного мира не пересекут незримой границы. Нет и не будет моста между Островом и берегом, один лишь челн – потому, что принадлежит не им, а Реке. Оставь обувь на челне, сойди с кормы, и пусть Река смоет с твоих ног тлен берега, тогда путь на Остров будет тебе открыт.

Я последовал Голосу; бос, несмело сошел в воду, но страх оказался напрасным, и нога встретила твердое дно. И песок уверенно нес меня, когда я ступил на него: чудесным образом утратил он неверную зыбкость.

Землю за песчаной полосой сплошь покрывала трава, тут и там вздымалась она пышными дикими купами. Охраняемая деревьями – кипарисами и туей, - на Острове царила тихая сень, избавленная звуков и движения. Мне почудилось, будто земля была усеяна невысокими частыми буграми; я всмотрелся – то были могилы. Ошеломленный, видел я несчетное количество могил, уходивших в даль, сколько хватало взгляда, и терявшихся за деревьями. Старые и словно бы недавние, крытые дерном или придавленные камнями, почти все они были безымянными, а среди прочих лишь немногие позволяли прочесть начертанные имена.

- Вот единственные жилища на Острове, - проговорил Голос. – Остров пуст и полон одновременно.

- Эти могилы, чьи они?

- Тех, кого ты потерял, - был ответ. – Вот, под этим надгробьем – твой старый товарищ. Когда-то вы были близки; после, разбросанные жизнью, слали друг другу частые письма, но со временем ты отвечал все реже, и вот уже несколько лет, как оборвалась последняя связывавшая вас нить.

- Он жив, - сказал я.

- Он умер для тебя, - возразил Голос.

Смятенный, смотрел я на потрескавшийся камень.

- Пойдем, я расскажу тебе – если не обо всех, то о многих.

Я пошел, увлекаемый Голосом. Здесь не было ни дорог, ни тропок, только нетронутая трава, в чьей зелени виднелись белые соцветья. Я сорвал один цветок, это был левкой.

- В этих могилах, - вещал Голос, - привязанности детства. Вспомни свои игры, вспомни тех, кто были твоими товарищами по ним. Ты повзрослел, детские игры канули, а вместе с ними забылись былые товарищи. Все они здесь, я могу указать тебе каждого.

- Вот здесь покоятся близкие тебе люди. В младенчестве своем ты тянул к ним свои маленькие руки, ища защиты в неведомом мире. Младенчество прошло безвозвратно, и Остров принял тех, кому ты никогда более не дарил столь абсолютной доверчивой любви.

Справа, слева на зеленом дерне могильных холмов цвели белые лилии, белые нарциссы окружали редкие каменные плиты, никли к ним печально склоненными головками. Солнечные пятна лежали на траве, допивая последнюю росу. Запахи земли и травы, извечные спутники кладбищ, вплетались в аромат хвои.

- Здесь лежат твои родители, с которыми ты, искренне веря в свои слова, обещал не разлучаться никогда в жизни. Ты нарушил простодушную детскую клятву – так поступают многие, и кто может винить вас в этом?.. но на Острове стало могилой больше.

- Там – вспомни ее, старую, которой не было нужно от тебя ничего, кроме ничтожных крох общения. Умудренная своими годами, она не требовала от тебя большой привязанности: ей было ведомо неприятие старости юностью. Она уже многое передала тебе, ничего не требуя взамен, и могла бы дать еще большее – свою мудрость, - если б ты только пожелал. Но тебя тяготило ее общество, ты с негодованием разоблачал ее наивные хитрости, выдуманные для того, чтобы ты побыл рядом. Она же не винила тебя ни в чем – даже в том, что тобой было уготовлено ей место на Острове.

- Этого человека ты узнаешь сразу. Он был для тебя абсолютным авторитетом, ты преклонялся перед ним, ты боготворил его. Его слово было законом… нет, выше, оно было истиной. И вдруг – крушение: кумир может ошибаться. Добро бы, ошибки его были под стать ему – исполинскими. Но нет, он явил самое губительное для идеала – свою обыденность. Он похоронен здесь, и никто не шел за его гробом.

Ни птиц, ни цикад – Голос, не перебиваемый никем, повествовал о десятках и сотнях разных людей, и за каждым из них были – невыполненное обещание, равнодушие, леность памяти. Он называл новых и новых, он спрашивал о каждом: «Помнишь?» Иногда я кивал: да, порой отрицательно качал головой, и не было конца могилам и именам.

- Там – друг, которого ты потерял дважды: когда расстался с ним и когда предал его.

- Вот, под каменной плитой, та, которую ты называл единственной, - ты еще помнишь ее?

- Здесь – учителя, чьи уроки ты забыл; брошенное ими семя взошло лишь цветами на их могилах.

Исподволь, медленно подкрадывалось утомление. Я устал в этом царстве смерти.

- Вернемся, - предложил я. – Я видел уже достаточно.

- Нет, последуем дальше, - отвечал Голос, - ты рассмотрел еще не все. Там, впереди, - видишь? – о, ты не можешь их пропустить!

Он гнал меня, пока я не достиг, должно быть, середины Острова, где предо мной предстал ряд новых бугров. Тщетно гадал я, о ком мне напомнит Голос, - тот внезапно умолк. Когда же завершилась нежданная пауза, в зазвучавшем вновь Голосе мне послышалась насмешка.

- А здесь – твои могилы: в каждой из них лежишь ты. Вот зеленый холмик над тобой, невинным младенцем, губы которого не осквернялись ложью. Вот погребен ты, доверчивый юнец, считавший, что весь мир существует лишь для тебя, и для тебя одного восходит ежеутренне солнце. Чуть дальше – землей принят ты, юноша, исполненный добродетели и благих намерений.

Я ошибся: Голос звучал не насмешливо, а печально.

- Здесь иссохли ростки с дерева твоей жизни, которым никогда уже не развиться в мощные ветви. Теперь склони голову и слушай мессу по самому себе; я же оставлю тебя – до времени.

Я остался наедине с собой. «Не верю», - говорил я себе и не верил – собственным словам. Я почувствовал внезапно, что не могу отрицать сказанное Голосом, я знал отныне наверное, что он прав, и знание это рождало страх. Знание сдавило голову, стиснуло горло, и страх мой вырвался на волю, как новорожденный, - с плачем и криком.

- Нет! – закричал я, и вопль мой кощунственно нарушил скорбную тишину. – Вы лжете оба, ты и Остров. Я видел недавно многих из тех, о ком ты говорил, они живы! Я сам стою здесь, перед тобой. Никто не лежит в этих могилах, они пусты. Лишенным разума был насыпавший все эти напрасные холмы и разбросавший бессмысленные надгробья, и безумцем буду я, если в них поверю!

Я отрицал очевидное. Крику ответило эхо, и последний его отголосок стал началом новому звуку: шороху пробудившегося ветра. Остров вздохнул, качнулись клинки кипарисов, и небо, потеряв безмятежность, налилось мутной желтизной. Свет растворялся в сумраке близившейся непогоды, и диковинные образы возникли в прохладном воздухе. Неподалеку, за низким кустарником, я вдруг заметил беззащитную маленькую фигурку. На травяном ковре, покрывавшем земляной холмик, сидел ребенок, игравший увядшими белыми лепестками. Словно в ответ на мой взгляд, он поднял кроткие глаза и приложил палец к губам, тронутым печальной улыбкой. Я отступил, и в тот же миг поодаль, справа, показалась девушка. В руках ее была длинная гирлянда из лилий.

- Это всего лишь игра теней, - прошептал я себе.

Тотчас же роща стала заполняться новыми неясными силуэтами. Тени наступали с востока. Солнце, успевшее скатиться к невидимому для меня горизонту, уже не заглядывало сверху в рощу, и последние блики его лучей исчезли с травы. Ветер усиливался с каждым мгновением, вершины деревьев метались надо мной, высокие стволы скрипели, и эти звуки казались стонами призраков, вызванных из небытия разбушевавшимся воображением, - стонами, полными жалоб и упреков. Я напрасно зажимал уши руками: я не в силах был заглушить их. В ужасе сорвался я с места и понесся, не разбирая пути. Ветви хлестали тело; я спотыкался, падал и поднимался снова, я попирал ногами могилы, я топтал хрупкие лилии. Задыхаясь, я желал одного: найти оставленный челн и покинуть Остров. Я знал, что буду делать. Я вернусь, я вспомню всех, я найду каждого и, придя к нему, отдав ему долг, вымолю прощение. И я бежал, бежал… но Остров еще не открыл мне всех своих сюрпризов.

Свежевырытая могила – она оказалась на моем пути, и я упал бы в нее, не прегради мне дорогу гора извлеченной на поверхность земли. Я встал над узким прямоугольным жерлом. Могила словно подстерегала меня – преддверие чрева ненасытного Острова. Я вздрогнул: Голос вновь заговорил со мной.

- Есть то, от чего нельзя убежать, как нельзя изменить минувшее. Сюда ляжешь ты теперешний – плачущий, ужаснувшийся, намеренный найти, вернуть, исправить. Мне известно, куда сейчас стремится маятник твоей души, но наступит миг, и он заскользит обратно. Эта могила вместит то, что сию минуту переполняет тебя: раскаяние, смятение, просветление, содрогание. Она не станет последней, сколько их еще на твоем пути…

Вторя Голосу, плакали кипарисы. Новый звук привлек мое внимание: где-то за деревьями, совсем близко, клокотала Река. Я перепрыгнул через могилу, - с краев ее посыпались комья, - и на слух понесся к воде.

Деревья расступились, и я выбрался на берег. Роща выпустила меня там же, где я вошел в нее. Челн терпеливо дожидался меня, сопротивляясь толчкам и ударам почерневшей Реки. Под моими руками он легко сошел с песка и закачался на волнах; я, стоя в воде, старался развернуть его против течения. Челн не повиновался, его сносило вниз, но я продолжал толкать его навстречу волнам. Я понимал, что не смогу победить в этой неравной борьбе, и мне придется либо отпустить челн, заняв свое место на Острове, либо отдаться во власть Реки, на милость ее течения, чтобы и Остров, и все, что с ним связано, безвозвратно исчезли, оставшись позади. Я помнил обо всем этом и все же продолжал с упрямством отчаяния бессмысленное сопротивление, а ветер нес с Острова мертвенные лепестки, и они, падая в волны, продолжали стремительное свое движение бледной пеной.