Приближаются майские праздники, у нас готовится концерт для ветеранов, из нашей роты будет выступать Леха Захаров, петь и играть на гитаре афганские песни. Из Ерцевского клуба обещают прислать артистов. Ко мне неожиданно подкатывается капитан Сидоров, начальник оркестра. Оркестр достаточно нескладно гудит на построениях, строевым маршах, которые устраиваются обычно в честь приезда комиссий и большого начальства. Он предлагает мне спеть на 9 мая с оркестром, аргументируя это тем, что он слышал, как здорово я запеваю. Я скромно потупляю глаза и краснею, надо же, вот она – слава! Он не знает, что в случае моего плохого пения могут существенно пострадать наши грудные клетки.

Развлечений тут немного, и я соглашаюсь. Он дает мне песенник и говорит, чтобы я знал слова к завтрашнему назубок. Я беру слова и иду учить. Мы к тому времени уже перешли на летнюю форму одежды, и нас переодели в афганки. Особенно ценятся "песчянки" (желтое х/б), еще выше "горчички", но их нет. Затем идут "стекляшки", которые быстро истираются и при ношении начинают блестеть, и совсем не ценятся оливковые афганки. Вот их в основном и дают. В нашей роте в "песочки" одевают только 4-х человек, в том числе и нас с Дениской, как штабных. Дениска цепляет мне "бегунка" 2 степени под одобрительное хмыканье Васьки, который неделю назад перевелся назад из Питера, вернее, он почти сбежал, придумав какую-то жуткую историю про невесту в Ерцево, любовь к "колпаку" и почти заключенный контракт. Все ему жутко обрадовались, а его триумфальный приезд мы с Дениской снимали на кинокамеру. День был солнечный и все получилось.

Завтра я иду к Сидорову и мы начинаем. Он садится за раздолбанный рояль и я вывожу: "День Победы, как он был от нас далек..."

Так мы репетируем до 9 мая. В этот день караулы на промзону не выходят, и после завтрака всех сгоняют в клуб. Желание не учитывается. На трибуне сидят ветераны. Вначале идет официальная часть. Выступает командир полка, кто-то из начальства, ветераны. Потом начинается концерт. Поют какие-то бабушки, им подыгрывает лихой дед на баяне. Девчонки лет 13 показывают пьесу, смысл которой мне так и не удается понять. Я пытаюсь выйти, но на улицу не прорваться, и приходится возвращатся. А первый на концерте выступаю я. Васька потом сказал, что смотрелся я внушительно. На обеде нам выдают по пачке печенья, а вечером показывают видик. На этом праздник и заканчивается.

* * *

На дворе май, солнечные, теплые деньки. У нас уже начинаются белые ночи, и небо все сине-голубое. В роте начинают усиливаться репрессии в связи с переездом обратно в 16 роту, и это очень плохо. Дедам кажется, что мы убираемся медленно, и каждый день мы делаем ПХД. Передвижения по казарме только бегом. Мы с нетерпением ждем духов. В начале июня у них начинается КМБ, а в конце июня они должны быть в ротах. Я в штабе слышу пугающие меня разговоры, что дивизию сокращают в связи с Указом Президента о передачи объектов ИТУ органам УЛИТУ и МВД. Значит, молодых не будет. Делюсь с Васькой, он успокаивает меня, что пугали и их.

А с 18 по 22 у нас работает комиссия из дивизии во главе с начальником штаба полковником Тучновым. Его тут все боятся, и весь штаб начинает шуршать в предверии проверки. 12 мая к нам в кабинет просовывается голова Андрюхи Ферапонтова, писаря дивизии, и я пораженно спрашиваю его, что он тут делает. Оказывается, у них там на самоволке залетело 5 человек и он в том числе, и его сослали в лес. Он в своей "парадке" долго потом ходит неприкаянный по части, никто не знает, что с ним делать, и в итоге его отправляют на колпак в Боровое, где он службу и заканчивает.

Васька толкает гениальную мысль, что писарем туда нужно ехать мне. Я про себя думаю, что свято место пусто не бывает, а про штаб дивизии ходят такие легенды, что чьи-нибудь заботливые родители уже пристроили своего ребенка.

Приезжает целая куча подполковников, будут учения. Полк с утра поднимают по "Тревоге". Днем мы с Васькой чертим карту ИТК на 4 листах ватмана. К нам заходит подполковник Кругляков (коротенький, но крепкий мужичок) и суровым голосом спрашивает, кто хорошо рисует и чертит. Васька показывает на меня. "А на компьютере?"- вопрошает главный "нюх" дивизии (он руководит службой служебных розыскных собак). "Я могу!" – нагло вру я. Он оглядывает меня оценивающим взглядом и бурнув: "Посмотрим", уходит. В течении последующих 2-х дней я постоянно вылавливаю его взглядом и напоминаю о себе. Наконец терпение мое лопается, и я говорю ему: "Терпение смерти подобно, товарищ подполковник!" Он изумленно глядит на меня и говорит: "Понял!" Потом он рассказывает это всем офицерам и меня регулярно спрашивают, чему же все-таки подобно терпение. Я советуюсь с Васькой, и мы решаем, что мне нужно подойти сразу к полковнику Тучнову. Я на 3-м этаже начинаю по описанию Васьки вылавливать всех высоких и здоровых. Вижу подходящего и обращаюсь: "Товарищ подполковник, вы не подскажете, где найти полковника Тучнова?"

– Во-первых, полковник, во-вторых, это я.

– Товарищ полковник, у вас писаря к нам перевели, а у нас их два.

– Сколько служить осталось?

– Год.

– Фамилия?

– Зиновьев.

Он идет со мной в кабинет начальника штаба и звонит в Архангельск, дает распоряжение дать телеграмму с приказом о переводе рядового Зиновьева в управление соединения. От волнения я чувствую слабость. Он говорит, что я поеду с ним, и отпускает. УРА! Я еду служить в Архангельск, домой. Я собираю вещи, прощаюсь с первым караулом, собираю адреса. Старшина с Санькой Поднебесниковым собирают вещ. мешок. Я тихо радуюсь, что Черненко в карауле. До ночи сижу в штабе. Дениска сидит со мной до 22.00 и уходит спать. Все. В 24.00 за мной заходит полковник Алексеев, я навсегда его запомню, именно он взялся отвезти меня в дивизию, а подполковник Кругляков отказался, хотя у Круглякова в отделении я буду работать.

Залезаем в вагон, Алексеев ложится отдыхать, а я уже в последний раз провожаю Ерцево. Убегает цепочка огней на зоне. Я надеюсь, что сюда не вернусь.

* * *