Дивизия

Начинается 2 часть моего повествования – городская и штабная. Тут уже гораздо меньше кровавых этюдов, но больше размышлений о системе. Если бы я сразу попал в штаб дивизии, этой повести не было бы. Ведь причиной ее появления послужила система, беспредел в ней, трансформация людей. Как бы не доказывали мне необходимость подобных мер, но я все равно уверен, что унижение себе подобных и физическое и моральное (неизвестно, что хуже) – это моральная ущербность, незрелость, черное занятие. Мало того, что эти люди отягощают свою карму или проще сказать – грешат, они помогают это делать другим. Остаться человеком – задача в армии. Я уверен, что это возможно. Вряд ли у тебя получится навязать свою точку зрения другим, но остаться человеком самому – это твое право.

Приезжаем с утра и едем в дивизию. Приезжаем с утра в субботу и поэтому штаб не работает. Во взводе МТО идет ПХД (щетка-мыло). Я начинаю знакомиться с ребятами. Лицо у меня бесконечно уверенное, на груди – "бегунок", и меня не мучают вопросами. Я заговариваю с пареньком, черпаком, очевидно, его зовут Андрей. Он узнает, что я чекист, и посылает на полы. Но там уже все закончили, и мое знакомство со взводом продолжается. Я сразу обращаю внимание на высокого и худощавого, симпатичного парня. Он не работает, но он нашего призыва. Это – Мишка Ефремов, оставшийся год я проведу в общении с ним. Он рассказывает о порядках в дивизии. Узнав, что ночью их не поднимают вообще, я кричу: "Да вы тут тащитесь!" Эту фразу я в течении дня повторил раз 20. Мой ерцевский опыт подсказывал мне, что этого быть не может. Взвод МТО находится в подвале штаба дивизии, который дислоцируется отдельно от остальных подразделений. И личного состава в нем 24 человека по штату.

Воскресенье – отдыхаем. Я продолжаю знакомство с ребятами. Постоянно ощущаю свои расправленные плечи, на меня никто не кричит, мне не могут заехать сапогом по виску, в мои обязанности не входит поиск тапок и никто не крикнет: "Мыши 16 роты, подъем!"

Из тех ребят моего призыва, с которыми я знакомился в мае 1994 года, до конца службы в дивизии дошло 6 человек. Остальные уехали в леса. Текучка здесь жуткая, ибо, попав в такую относительную свободу, человек начинает разъезжаться во все стороны, и без самоконтроля или "крыши" здесь не выжить. Конечно, пьянки, самоволки, торможение ночных трамваев бухим КПП-ником, уезд на служебных машинах ночью на дискотеку за подругами, командир дивизии обнаруживает на КПП спящую девушку на растеленной на полу постели, и доходило до маразма, когда у командира дивизии голова каждый день с утра начинала болеть не за дела в доверенном ему соединении, а за несчастный комендантский взвод.

Наверное, каждому перед службой здесь нужно послужить хотя бы месяца три. Это как надежная прививка, для разумных людей.

К моему приезду здесь служит еще один "лесник", он прибыл из леса на 2 дня раньше меня, он со Скарлахты, аналогия Борового, правда, он там служил 2,5 месяца, но ему хватило этого времени, чтобы похудеть на 15 кг. Вода у них привозилась нерегулярно, полы мыли дождевой. Недели через три мы с ним сошлись поближе и вечерами, перед отбоем, долго говорили о службе в лесном подразделении, потому что обоим все было близко и понятно. Ребята, в лесу не служившие, а попавшие в штаб сразу после КМБ, внимали с молчаливым почтением. Я вначале относился к таким с легким презрением, что это за служба такая, ничего не видел, из автомата стрелял один раз на КМБ, не служил ни в дедовщине, ни в уставщине, и только гораздо позже я изменил свою точку зрения. Хотя, в принципе, в этом доля истины присутствует. Мне еще повезло, а большинство дослуживает в лесу. Правда, прослужи я еще месяц, и мои муки закончились бы, начались полеты новых духов. Но я не огорчался, ибо там началось бы испытание властью, а я не хотел этого. Я с самого начала понял, что пальцем никого не трону из младшего призыва и сейчас уверен, что это не является необходимостью.

* * *

Еще здесь 5 дембелей и 6 черпаков. Моего призыва много, 14 человек, мы дружные, и поэтому наш призыв начинает "борзеть". Я разводил очень вежливую, но вредную идеологически пропаганду, спорил, беседовал, убеждал и уговаривал. Насчет дедовщины. Конечно, мой призыв поддерживал меня, потом началась такая борьба со своим призывом, а потом и с младшим. Люди, которые говорили, что все это – дерьмо, с приходом младшего призыва переворачивались, как поплавки, и начинали творить то же самое. И тогда я понял, что ненавижу эту систему. Самое страшное было ощущение собственного бессилия. Я конфликтовал со своим призывом, уже дедами, но что можно объяснить группе пьяных хлопцев, которые залили весь пол чужой кровью, подняли 2 младших призыва и, наверное, чувствуют себя ужасно крутыми. И это при том, что там несколько человек крещеных и сколько же они взяли на душу. Чувство неуважениея осталось к одному человеку, с которым мы вначале часто говорили о гуманизме, о фантастике, о противлении злу, а потом он как флюгер поменял позицию. Нельзя, невозможно унижать человека потому, что "система такая", а потом, выйдя, стать нормальным и человечным гражданином. Никто не заставляет это делать, а даже если так, у тебя всегда есть право выбрать, право свободной воли. Если остальные прямо заявили о своих позициях и я вполне определенно к их действиям относился, как к моральному уродству, то на него я надеялся. Впрочем, он потом сам стал жертвой своих поворотов.

И потянулся новый отрезок моего армейского жития-бытия. Начиналось лето, я регулярно ходил в увольнение, пришлось в спешном порядке овладеть компьютером, конечно, как пользователю, начинал с ЕС-1841, потом поставили IBM. Совершенствовался в черчении, регулярно "залетал" по служебным мелочам, из-за чего постоянно опасался отправки в лес, так как одни толстый и усатый подполковник постоянно пугал меня вышкой, а позже, уже поняв, что со мной ничего не случится, успокоился и стал жить нормально. С офицерами старался держать дистанцию, со многими попозже познакомился поближе. Единственным выходом для меня было работать хорошо и я старался, так как хотел дослужить в родном городе.

Вообще командира дивизии "заклевывали" родители, желающие пристроить ребенка в теплое местечко. Блатных у нас хватало, они еще на КМБ знали, где будут служить. А мой папа, наверное, огорчился моему приезду в Архангельск, ведь служба рядом с домом – это не служба. Возможно, он и прав, хотя меня присутствие дома нисколько не смущало. Возможность читать, общаться. Ближе к "дембелю", весной 1995 года мы с моим другом Андрюхой Кардашем и "компани" даже умудрились снять в моих увольнениях кинокомедию. Весело было.

У нас еще в начале образуется своя тусовка. Три особиста (Мишка Ефремов, Серега Кузнецов и Вадик), ребята, охраняющие особый отдел. Свои приколы, свои темы для разговоров, они тоже не сторонники "дедовщины" и не участвовали в ночных "мероприятиях" до конца службы. Вечерами загружаю нового замкомвзвода Витьку Балашова теорией даосизма. Через 2 недели дембеля увольняются. Я совершаю ряд кочевок и манипуляций с местом моей койки, в результате чего оказываюсь в "нашем" углу, где спят мои друзья. Там я до конца службы и дислоцируюсь.

Жизнь здесь течет медленно и спокойно. Я с утра до вечера в работе, часто сижу до глубокой ночи (поначалу не справлялся), и поэтому живу от выходных до выходных. Вечерами наш призыв собирается в туалете – покурить и побухтить про старший призыв. Нам вскоре позволяется смотреть ночами телевизор. А в конце июня приходят наши первые духи. Наши духи! Наконец-то мы ощущаем наши полгода службы. Все тут же одевают значки, немного распускают ремень и расстегивают верхние пуговицы. Конечно, обязанности уборщиков с нас не сваливаются. Потом появляются "Зеленый" (Димка Бочаров) и "Пятнистый" (Раф Мирзакулов). Осенью привозят водителей-стажеров.

* * *