А еще в конце апреля ко мне подходит капитан Укромцев и сообщает, что я еду в составе группы химиков на занятия. Я собираю чемодан с письменными принадлежности, ребята с роты заказывают книги, кассеты, мелочи. Я забираю кинопленки. С кинокамерой у меня была целая эпопея. Привез я ее, мою старенькую "Аврору - 2*8с", и положил в наш с Васькой сейф. И лежала она до приезда Дениски. Тот приехал, воспламенился, и мы начали снимать. Вначале снимали Мишку Черненко, но снимали в кабинете, по всем законам конспирации (я очень боялся, что увидят и отнимут), и получилось очень темно. Потом в роте, потом на улице, и после этого кто-то настучал начальнику штаба. Он пришел и устроил обыск, нашел камеру и забрал ее. После моего 3-х дневного нытья он ее отдал, под условием, что я ее отправлю домой. Я на условие, конечно, забил, и мы потом еще снимали, причем пленка все время заедала из-за стершейся иголки. После проявки выяснилось, что многое из-за освещения погибло, но кое-что осталось. Уезжая служить в дивизию, я собрал у 16 роты адреса, но, посмотрев результат, понял, что лучше это никому не показывать. А более качественную аппаратуру я везти побоялся. Камеру я потом увез с собой.

Вечером Укромцев берет меня и мы едем. Всего нас 4 человека. Залезаем на все тот-же Москва-Архангельск. Меня опять переполняет ликование. Домой! На зиму уже неотвратимо наступает весна, которая, как известно, виновата одна. Бьют нас реже, мы уже с Дениской попрыгали на первом асфальте, все тает и вообще жизнь продолжается.

Всю ночь товарищи офицеры тихо радуются жизни под приятное бульканье известной жидкости, а я долго смотрю в окно. Опять речитатив колес, под который можно втолкать любую фразу. Мне колеса настойчиво отстукивают одно: "Домой! Домой!" Ели, серые березы, местами снег. Пролетает цепь огоньков – основное заграждение ИТК, в ночи оно похоже на праздничную иллюминацию.

Приезжаем. Сразу едем в конец города, на Факторию. Потом совсем в конец города, в учебный батальон. Молодые сержанты остались в Ерцево и других частях, КМБ уже все закончилось и в здании обитает только хоз. взвод. Я встречаюсь со старыми знакомыми – писарями. С ними можно нахально забивать на условности, сделать они мне ничего не могут, да и ребята хорошие.

Заходим в класс, там нас встречает подполковник из дивизии – химик. Он волнуется, так как офицеры ведут себя как дети, грызут семечки, смеются, спят, читают. Мы разбираем данные, из которых следует, что на нашу область упала атомная бомба. Нам нужно рассчитать последствия, что и где нужно делать и кого спасать. Я с интересом втыкаюсь во все эти премудрости, офицерам это надоело еще лет 200 назад. Обедаем жалким обедом в местной столовой, я надеюсь на домашний ужин. Ближе к вечеру нас отпускают, я, как местный, отпрашиваюсь у капитана домой. Офицеры с пристрастием выспрашивают у меня про все женские общаги в городе, я по возможности отвечаю. Потом быстренько придумываю папу на машине и без увольнительной лечу домой. Про дом говорить нечего, дом – это дом. Приходит Андрюха Кардаш, верный друг и соратник, болтаем с ним обо всем, потом опять к знакомым. Звонят бабушки. И уже в 24.00, сидя на диване со своим фотоальбомом, понимаю, что я устал. Что меня уже до чертиков достала эта система. Страна унижений. Во мне сидит зачерствелая злость. Эх, столько злобы в моем поколении. Да, это мы в 13 лет пошли на первые рублевые видики, смотреть, как Рембо крошит русских солдат. Да, это мое поколение не читало книг по истории. Это моим ровесникам объяснили, что старые взгляды – дерьмо, а новые предложили поискать самим. И юность наша прошла в то самое время перемен, которое сулят в Китае в качестве проклятья. И я подозреваю, что растущие после нас "чуваки" вряд ли будут высоконравственней и гуманней. Значит, виват дедовщине, которую, впрочем, в армии никто не отменял. И мне кажется, что уж лучше бы в школе оставили банальное НВП, что отнюдь не обязывает любого трубить 2 года в системе, а является нормальной подготовкой к жизни, в которой наравне с компьютерами и и менеджментом не малую роль пока еще занимает армия. А сейчас человек запуганным и готовым по первому требованию обнажить свою "фанеру" под могучие кулаки страшного деда. Даже собака кусает человека, который ее боится. Очень малый процент может опереться на духовные знания, идут люди без четкой моральной оценки событий, без платформы под ногами. И обидно, что система ценностей формируется там. Где унижение безнаказанно (хотя оно потом вернется в виде болезней, проблем и горя, в том числе и потомкам), где приказывают часто недалекие люди.

Потом еще одна ночевка, офицеры всю ночь пьянствовали, половина на занятиях спит. К вокзалу я наутро подхожу прямо из дома. Родители (особенно мама) радуются, и сын дома был и ехать к нему не надо. Едем все вместе, мои коллеги-писаря бухают. Привожу ребятам кассеты, книги. К этому времени с подачи Макса я уже основательно перелопатил нашу небольшую библиотеку, налегаю на моего любимого И. Гончарова, Макс предлагает почитать Достоевского. Он опять избит, все лицо в синяках, теперь свой призыв считают его стукачем. Мы сидим с ним на вечернем солнышке. В этот-же вечер я помогаю майору Ровненко грузить и расставлять мебель. Вдоволь шляюсь по поселку. Несколько магазинов, базарчик, школа, библиотека, клуб с обшарпанными деревянными колоннами и вечно пьяными подростками у входа, пара двухэтажек из бетонных блоков, деревянные дома и станция. Вот и все. Но все равно иллюзорная свобода, девчонки, гражданские. Особенно здорово было бегать посыльным, маршрут перед этим изучаем, время не контролируется. Свобода!

Офицеры

Как и везде, профессия не определяет, хотя и способствует. Есть и порядочные люди, есть и дураки, и подлецов хватает.

Наш ротный был резким, не уважающем в солдате ничего, человеком. Периодически кричал на роту, рота его тихо ненавидела. Еще в феврале, в разгар моих злоключений, он вызвал меня в дежурку и долго пытал, кто меня бьет, обещая взамен дружбу и поддержку. Потом несколько раз обратил свою резиновую палку к моей голени и отпустил. Я ему, конечно, ничего не рассказал. В коридоре меня ждал Динька Зорин, он дождался меня, а потом рассказал все в роте. Юрик сказал, чтобы я не вздумал колоться. Я точно знаю, что подобные процедуры проводились не только со мной. Солдаты относятся к офицерам в основном без вариантов – "менты". И точка.

Командир 1 батальона тоже был любитель повыворачивать руки. Конечно, для пользы жертвы. В дивизию как-то привезли зашуганого парня – Димку Бочарова, в последствии "Зеленого", которого комбат расколол на разговор о виновниках неуставщины в роте. В результате чего рота, конечно, все узнала, и его пришлось увозить в Архангельск.

В феврале же нас водили всех к представителю ФСК – майору. Когда я в первый раз попал к нему, я просто получил поддержку на весь мой срок службы. Он увлекался изотерикой, востоком, Рерихами, и мы с ним битых 2 часа проболтали о общем увлечении. Он напоил меня горячим кофе и дал книжку, и я в очередной раз подтвердился, что случайных вещей в мире не бывает. Так как таскала нас ФСК на разговоры о случаях избиений, то деды спросили, о чем это я там с ним столько времени трепался. Я что-то соврал и потом, как только он приезжал, он вызывал меня, и мы с ним регулярно обменивались мыслями и размышлениями.

Офицерам сейчас тоже очень тяжело, и в отсутствии социальных гарантий и условий прежде всего. Если раньше была железная уверенность в получении квартиры, то сейчас уверенности нет ни в чем. Я не раз был невольным свидетелем офицерских дебатов, и я понял, что офицеры охотно поддержат, например, Жириновского, не с целью черпнуть водички из Индийского океана, а просто для нормальных условий существования.

И от такой жизни все наше офицерское сословие, особенно в лесах, где и делать-то больше нечего, бухает. У меня во время службы в армии сложившийся доармейский облик офицера России сильно подмок, но настоящие люди есть и их немало. Будет нечестно не сказать, что мне попадались очень хорошие люди. Майор Ровненко, сколько мучений я ему принес загробленными чертежами, ведь ни разу ни накричал, и даже когда я, обуянный психологической жаждой набить свое ненасытное чрево, украл из "тревожного чемодана" банку тушенки, он просто посмотрел и помолчал. Я его прекрасно понял.

Были люди вроде майора Землева, который солдата, как личность, по-видимому, не воспринимал, и орал на нас постоянно из-за какой-то фигни. Вообще мы, как военнослужащие, о своих правах знали очень мало.

Периодически рота с офицером (особенно молодым) воюет. Тому, по вполне понятным причинам, необходимо утвердиться, чтобы комплексов не наполучать, а в роте ребята тоже люди не пожилые. Как-то раз апрельским утром лейтенант решил всей роте устроить подъем и отбой. Ну и не получилось. Рота просто забила. Он стал кричать, солдаты из других рот стали смеяться. 16 рота всю ночь болталась в встречных караулах и с подъемами, считала, можно погодить. И ничего у него не вышло. Потом он выгнал нас на зарядку, мы лениво поболтались на плацу, да тем дело и кончилось. Ну, в нормальном подразделении этот номер, конечно, не прошел бы. Ну а командир автороты периодически выгонял дедов на пробежку резиновой дубинкой или поднимал их персонально по тревоге.

Плоховато живется в армии молодым лейтенантам после институтов. Одного моего знакомого просто на 3-й день избили в кабинете и гоняли потом здорово, пока не окреп. Уж лучше год срочником отходить, все не 2, да и отношение там к ним другое, все таки 23-летние мужики. А в звездочках этих на 2 года ничего притягательного нет, не кадровый военный. Впрочем, это дело хозяйское. Форму ему не дали, зарплату тоже.

* * *